Хотя режим Путина частенько сравнивают с эпохой Николая I (там и жестокое подавление недовольных декабристов, и имперское самодовольство, и Крымская война, начатая из-за царских понтов), есть еще одна параллель, возможно, не лишенная смысла. Особенно если считать путинскую эпоху продолжением ельцинской. Я имею в виду эпоху Александра II, которая началась со знакомых нам слов "гласность" и "оттепель" и вошла в историю освобождением крестьян. (Но освобождением очень похожим на перестройку, освобождением без земли, освобождением символическим, обманным, фиктивным. Свободу вроде бы дали, но деньги оставили за собой). Ну а кончилось все подавлением восстания в Польше и таким закручиванием гаек, что мирные ботаники-народники естественным путем превратились в непримиримых террористов из "Народной воли".
Но народовольцам, как мы помним, предшествовали народники: интеллигентные студенты, решившие спасать и просвещать народ (одновременно, учась у него мудрости). Народ же ни спасение, ни просвещение, однако, не принял, подозрительно смотрел на просветителей как на чудящих бар, и частенько сдавал их в полицию.
Ничего не напоминает? Обе чеченские войны (ельцинская и путинская, особенно первая) начинались правительством, которому яростно оппонировала интеллигенция (по принципу — за нашу и вашу свободу). Власть разжигала ксенофобию и пыталась привести в покорность титульного врага — "злого чечена". В частности, чтобы перевести на него стрелку ответственности за экономические неурядицы и отбить охоту думать о ленинском праве нации на самоопределение, опасном для начинающей разваливаться империи.
Власть независимых чеченцев загоняла в стойло, а интеллигенция всячески свободолюбие чеченцев защищала, жертвуя при этом своей политической репутацией, так как большинство населения было настроено не менее великодержавно, чем власть.
И вот война закончилась — как и хождение в народ — поражением сил, олицетворяющих независимость и свободолюбие. И лидер замиренной Чечни, подумав предварительно не меньше, чем Илья Муромец, решил высказать все, что накипело в душе о своих былых защитниках.
Как и у просвещаемых народниками крестьян, приступ ненависти вызвала не жестокая и лицемерная власть, а либеральные ее оппоненты — те, кому Чечня могла быть в какой-то мере благодарной за былую поддержку. Не помогли в результате, но пытались.
В качестве не столько оправдания, сколько объяснения неблагодарного/неблагородного поведения объекта заботы, можно заметить следующее. Как народники, так и либералы относились к объекту своей заботы как к малому ребенку, слабосильному подростку, не способному постоять за себя и осознать свои интересы.
А амбициозный и обиженный подросток очень часто не любит правильные советы, они напоминают ему о его подчиненном положении, и неприязнь к советчику-воспитателю как к взрослому, в общем, часто встречающийся казус. При том, что воспитатель желает своему воспитаннику самое доброе, неприязнь по отношению к нему встречается часто.
Это не столько неблагодарность (хотя и неблагодарность тоже), сколько подростковый комплекс неполноценности. И желание утвердиться за счет того, кто это допускает. Власть не допускает утверждаться за ее счет, воспитатель-благодетель ничего не может возразить против самоутверждения за его счет: выступить против подопечного ему не позволяют нормы морали и традиция.
Понятно, что Кадыров — не столько олицетворение Чечни: чеченцы находятся под еще большим и безжалостным катком, чем россияне под Путиным. В фундаменталистском тоталитарном обществе (а Чечня сегодня во многом тоталитарное образование) возможности для сопротивления жестокому вождю ограничены. Кадыров больше убивает именно чеченцев, которые и продолжают сопротивляться, и бегут из рая кадыровской Чечни куда глаза глядят.
Значительно больше Кадыров есть олицетворение русского крестьянства, сдававшего благородных и наивных народников жандармам. Перефразируя памятную цитату: Кадыров — зеркало русской контрреволюции. Если, конечно, русская революция — это свобода, а не обман.
